ФИЛЬМ, С КОТОРОГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ: ФЕНОМЕН «ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ»



«Летят журавли», 1957
Стараниями Синематеки «Искусства кино» и киноконцерна «Мосфильм» в 2019 году была отреставрирована и вновь показана на большом экране одна их самых значимых лент в истории советского кино — «Летят журавли» (1957) Михаила Калатозова. Максим Семенов рассказывает о том, почему лента так выделялась в 1950-е и почему ее статус неоспорим до сих пор.

Рассуждать о каноне советского кино — что рассуждать про призраков. Говорить можно сколько угодно, и разговор всегда получится увлекательным, но ухватить его почти никогда не получается. Слишком он изменчив, слишком непостоянен. Положение тех или иных фильмов слишком условно. Многое требует переоценки, а некоторые картины и вовсе нуждаются в зрителе.

Кого можно отнести к классикам «первой величины», а кого назначить во второй ряд? Куда деть Донского, Медведкина, Протазанова или, скажем, Барскую? А Пудовкина? А Савченко? А Аскольдова? Что такое авангард и когда он завершился? Как относиться хотя бы к «Городам и годам» (1930) Червякова? Или, например, к кинематографу Мачерета? Что есть тенденция, а что аномалия? Вопросы можно задавать бесконечно.

Построения советского времени сталкиваются с открытиями 90-х. В итоге то, что для одних — смелое допущение, для других — устоявшийся факт. Как это часто бывает с классикой, сколько зрителей, столько и канонов. Кроме того, стоит добавить, что взгляды «широкого зрителя» на иерархию едва ли совпадают со взглядами «профессионального сообщества»: там, где синефил вспомнит «Однажды ночью» (1944) или «Июльский дождь» (1967), «обычный зритель» предпочтет «Подвиг разведчика» (1947) или «Весну на Заречной улице» (1956). Это, впрочем, явление не уникальное — достаточно указать на мировой опыт, там тоже «Токийская история» (1953), «Правила игры» (1939) или «Головокружение» (1958) в «профессиональных списках» сражаются в сознании людей с «Волшебником страны Оз» (1939) или «Унесенными ветром» (1939) из списков «зрительских».

Однако даже в условиях того хаоса, которым оказывается любое скопление классики, существуют общепризнанные вершины. Фильмы Сергея ЭйзенштейнаДзиги ВертоваМарлена Хуциева и Андрея Тарковского. Фильмы Калатозова, и прежде всего — «Летят журавли».

Место картины Калатозова в каноне не вызывает сомнений. «Летят журавли» входят в число лучших советских фильмов 1950-х. Все помнят про победу фильма в Каннах, а также про то, что Сергея Урусевского и Татьяну Самойлову звали в Голливуд. Неприязнь Хрущева, обозвавшего Веронику «шлюхой», вызывает у современного зрителя скорее удивление. Перед нами абсолютный шедевр. Это столь очевидно, что вопрос, почему картина заняла в наших представлениях об истории кино такое важное положение, попросту не возникает.




«Летят журавли», 1957


Меж тем, вопреки распространенным представлениям о каноне, он не является просто скоплением шедевров — многие значимые фильмы, по тем или иным причинам оказываются на обочине «кинематографического ландшафта». Шедевры могут оставаться в тени, выходить на первый план или вновь уходить в тень, подчиняясь изменениям зрительских предпочтений. Это нормально. Чтобы в этом убедиться — достаточно посмотреть на то, как сильно поменялся состав фильмов, включаемых во всевозможные рейтинги лучших картин всех времен и человечества. Где «Мать» (1926) Пудовкина? Где «Луизианская история» (1948) Флаэрти? Где «Великая иллюзия» (1937) Ренуара? «Где Флора, Берта? где оне?». Их нет. Но стали ли эти фильмы хуже? Едва ли.

Оговоримся еще раз, все это не касается фильма Калатозова. Его положение крепко. Но почему?

В конце 50-х годов Хрущев был не единственным критиком картины. Молодое поколение режиссеров отнеслось к фильму с настороженностью. Александр Митта вспоминает:

«…когда появились «Летят журавли», моему окружению (а это был курс Михаила Ромма — Андрей ТарковскийВасилий Шукшин) гораздо ближе была ныне почти забытая картина Льва Кулиджанова «Дом, в котором я живу». Она нас больше воодушевляла, в ней была эстетика неореализма. Молодежь тогда стремилась не к пафосности, не к метафорической приподнятости языка, а к достоверности, точным жизненным подробностям. Наше сознание отторгало «поэтический» кинематограф, мы искали другой киноязык. <***> Надо сказать, что Ромм, который высоко оценил картину Калатозова, был очень удивлен нашими предпочтениями и с нами не то чтобы спорил, но говорил, что существует и другая точка зрения. Сейчас мне кажется это удивительным, но только со временем, когда у нас устоялся наш собственный язык и стало ясно, что он всего лишь сегмент существующего киноязыка, для нас в полном объеме проявилось действительное значение этой картины».

В 1950-е советский кинематограф приходил в себя после эпохи «малокартинья», когда количество выпускаемых фильмов резко сократилось. Оставляя в стороне послевоенную советскую повседневность, картины этой мрачной поры создавали лакированный образ реальности: их героические персонажи жили в огромных квартирах, походя совершали трудовые подвиги и усиленно боролись со всякого рода космополитизмом, оппортунизмом, идеализмом и прочим низкопоклонством перед Западом. Подобная борьба заменяла им личную жизнь, которая хотя и подразумевалась, но подавалась как что-то совершенно несущественное. Да и кому нужна личная жизнь, когда можно перевыполнить план и попутно разоблачить чьих-нибудь прихвостней?




«Летят журавли», 1957


Но вот наступил 1953 год, и в кинематограф вернулась частная жизнь. Герои кино получили право не быть героями кино. Они вновь могли есть, пить, ходить по нужде. Вновь смогли заняться домашними делами — наладить связи с родными, обустроить быт, обзавестись семьей. Идеалом был итальянский неореализм с его поэзией будней. И «Дом, в котором я живу» (1957) Сегеля и Кулиджанова — такой пример неореализма в его советском изводе. Середина 1930-х, новый многоквартирный дом. Жильцы — пестрая толпа, они же — персонажи фильма. Большая рабочая семья Давыдовых, Волынские — кажется, служащие, этакий средний класс: мать щеголяет в лисьем воротнике, дочь хочет быть актрисой и с детства ходит в музыкальную школу. Рядом — артистическая богема: Ксения Николаевна с огромным портретом Ермоловой на стене — и естественнонаучная интеллигенция: геолог Каширин, вечно занятый поисками лучистого колчедана, и его несчастливая жена Лидия. Сюжет — сценки из жизни всех этих людей. Кто-то счастлив, а кто-то несчастен, Сережа Давыдов любит Галю Волынскую, Лидия страдает от вечного отсутствия мужа, изменяет ему и хочет поехать в Старый Оскол к маме, Галя вместе с Ксенией Николаевной разучивает монолог из «Грозы». Отчего люди не летают как птицы?

В кадре московские дворы, Андроников монастырь и Арка северного входа на ВДНХ. Потом на горизонте появляются роковые цифры «1941» — и начинается война. Кто-то из героев не возвращается, кто-то возвращается калекой, но после войны жизнь продолжается, и вместе с новым поколением появляется новая надежда.

Это очень похоже на «Летят журавли»: устоявшийся быт до войны, война и ее тяготы, показанные на примере тыла, разбитое семейное счастье и вместе с тем — парадоксально счастливый финал. Однако вряд ли можно найти картины более непохожие.

«Летят журавли» не могли не насторожить молодое поколение режиссеров. В кадре опять большие квартиры представителей интеллигентных профессий, в кадре опять слишком много кино. Полеты камеры и сложные однокадровые сцены подрывают реальность, слишком далеки от столь притягательной итальянской традиции. Хотя малокартинье обычно пренебрегало выразительными средствами (абстракции необходимо выдавать себя за реальность, а потому она всячески боится разоблачения), излишняя игра с языком кино может вызвать подозрение. В конце концов, некоторые видят прямую связь между изощренным кинематографом 1920-х и возникшими в 1930-е тоталитарными диктатурами (укажем, например, что Михаил Лифшиц не видел принципиальной разницы между «Доктором Калигари», «Нибелунгами» Ланга и «Александром Невским» Эйзенштейна, считая все это явлениями глубоко тоталитарными).

Однако «подрыв реальности», предпринятый Михаилом Калатозовым и его соавтором, оператором Сергеем Урусевским, не имеет с «тоталитарной деформацией действительности» ничего общего. Скорее, речь идет о неизбежном событии и наиболее полном воплощении тех тенденций, что вызревали в советском кино все 1950-е. Сложная операторская работа Урусевского существует не сама по себе: чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить «Летят журавли» с «Кавалером Золотой Звезды» (1950), другой значимой работой Урусевского, вышедшей еще в эпоху «малокартинья». Она помогает раскрыть субъективность, человечность героев. Прежде всего — Вероники и Бориса. Но также речь идет и о создании портрета поколения — достаточно пересмотреть долгую сцену проводов Бориса на фронт. Камера Урусевского фиксирует каждое лицо: перед нами не масса, но сложная многофигурная композиция. Коллектив — мудрый, понимающий, способный дать совет оступившемуся герою — распадается на сотни индивидуальностей. Иллюзия большинства исчезает, оставляя конкретных людей и их конкретные переживания.




«Июльский дождь», 1967


Эта тенденция проявилось уже в «Возвращении Василия Бортникова» (1953) Всеволода Пудовкина — вероятно, первом оттепельном фильме: там во время сцены собрания камера медленно отъезжает от центральной трибуны, показывая лица слушателей (оператором «Бортникова» также был Урусевский). Но именно в «Журавлях» полуосознанное открытие становится сознательным приемом. Дальше — знаменитые массовые сцены в «Заставе Ильича» (1965) и «Июльском дожде».

Сейчас это заявление может показаться странным, но «Летят журавли» окончательно возвращают послевоенному советскому кино природу, вписывают жизнь героев в естественный природный цикл. Малокартинье сосредотачивалось на политических вопросах, не замечая мира вокруг себя.

На дворе всегда стояло лето, а природа сводилась к требующему уборки полю или чему-то, ожидающему немедленного покорения (вспомним финал «Великой силы» (1950) Эрмлера, в которой победоносные сторонники Лысенко рассказывали о решительном наступлении партии большевиков на законы наследственности). Ситуация изменилась с «Возвращением Василия Бортникова»: там действие начиналось зимой, заканчивалось летом, а сам Василий Бортников менялся, «оттаивал» вместе с природой. Но это были первые робкие шаги.

Жизнь Вероники, нежной героини «Журавлей», словно повторяет изменения природы. Счастье летом, кризис и суровые испытания, выпадающие на зиму, и надежда на новое счастье в мае. Парадоксально счастливый финал «вопреки», известный по итальянским фильмам, накладывается на радостное пробуждение природы. Зима ушла, мирная жизнь возвращается, и перед нами ликование настоящей, окончательной победы.

Добавим, что «Журавли» связывают новый советский кинематограф с наследием эпохи авангарда. Михаил Калатозов приходит в кино еще в 1920-е, при этом работает довольно интенсивно. В оттепельную эпоху у многих других режиссеров старшего поколения — достаточно вспомнить «Обыкновенный фашизм» (1965) Ромма, «Перед судом истории» (1965) Эрмлера, «Аленку» (1961) Барнета или «Гамлета» (1964) Григория Козинцева — открывается второе дыхание. Но Калатозов — первый. Более того, его случай уникален тем, что практически все главные фильмы он снимет именно в эти годы, так что молодым французским критикам из Cahiers du cinéma, не подозревающим о «Валерии Чкалове» (1941) или «Заговоре обреченных» (1950), он представляется ровесником, совсем молодым режиссером.

Говоря о связи с традицией, стоит добавить и о связях «Журавлей» с экспрессионизмом, которые проявляются в сцене воздушного налета и последующего изнасилования Вероники. Ярко освещенное лицо героини, профиль Марка в полутьме, взбесившееся фортепиано, шум взрывов, гул самолетов за окном, всполохи света и наступившая потом тишина, прерываемая лишь хрустом битого стекла под подошвами Марка. Нечто подобное можно обнаружить в сцене убийства из «Ящика Пандоры» (1929) Пабста или у Клузо — в «Вороне» (1943) или финале «Дьяволиц» (1955). Достижения прошлого используются для создания нового языка. Еще немного, и это станет общим местом.




«Ворон», 1943


Пресловутая победа на Каннском кинофестивале позволяет говорить о том, что «Журавли» вновь вписывают советское кино в мировой контекст. «Возвращение Василия Бортникова» или «Дом, в котором я живу» — важные, но локальные явления (при том что «Бортников» важен скорее историкам, чем зрителям). А потому они обречены оставаться в стороне. Справедливо это или нет? Этот не тот вопрос, который стоит задавать традиции. Но «Летят журавли» — картина, которую можно ставить в один ряд с великими черно-белыми драмами европейского и американского кино. Они смогли стать всеобщим достоянием.

Распад коллектива и обнажение личности, констатированные «Журавлями», заставляют нас упомянуть еще об одной проблеме, напрямую связанной с этим фильмом. Хотя сейчас «Журавли» воспринимаются как картина о войне и победе, стоит отметить, что героизм их подчеркнуто лишен героизма. Умирая, Борис думает о несостоявшейся свадьбе с Вероникой. В его предсмертных видениях нет места образам вождей, кремлевских стен или вообще отчизны. Еще менее героична Вероника. Самая простая девушка, носитель обыденного сознания, она не готова к выпадающим на ее долю тяжким испытаниям. Все сцены периода войны — это кромешный ад (отсюда и их экспрессионизм, который и в 1920-е служил для демонстрации всякого рода аномалий). И хотя Вероника проходит через этот ад, она остается сугубо частным лицом. Подвиг не становится для нее нормой (как не может быть нормой для любого живого человека), а финал картины звучит как страстный призыв к миру.

Вероятно, именно положение Вероники как частного лица, способного на ошибки и изначально не готового к испытаниям, так возмутило Хрущева, который требовал от кино большего дидактизма, вполне в духе предшествующей эпохи (схожие претензии, как известно, позже предъявлялись «Заставе Ильича»).

Простая нормальная жизнь в «Журавлях» сталкивается с ужасами, отрицающими любой намек на нормальность. От этого столкновения рождается поэзия. В этом столкновении таится вся пронзительность картины.

«Подрыв реальности» средствами кино обычно свидетельствует о том, что кино смогло усвоить изображение реальности и может следовать дальше. «Летят журавли» подводят черту под фильмами, пытавшимися перенести на советскую почву приемы неореализма, и открывают дорогу великому кинематографу 1960-х. В то же время они указывают на преодоление исторического разрыва конца 1940-х, связывают золотой век авангарда и серебряный век оттепельного кино. Своим статусом «Летят журавли» обязаны не только художественным достоинствам, но также невероятно удачному, невероятно показательному положению в истории. В представлении зрителя это фильм, с которого все началось. И фильм, которым все продолжилось.


Источник: Искусство кино


Подпишитесь на рассылку
Получайте последние новости и будьте в курсе
грядущий событий